О прошлом и о будущем Александро-Невской лавры корреспондент портала «Вода живая» побеседовал с наместником обители епископом Выборгским Назарием.
— Ваше Преосвященство, Александро-Невская лавра — жемчужина петербургской культуры. Сюда приходит множество туристов. Мешают ли они жизни монастыря?
— Поскольку монастырь стоит здесь, в конце Невского проспекта, посреди мира, то о пустынножительстве говорить не приходится. Но монах, если он опытный, даже на базаре останется монахом. Настоящие подвижники, имеющие духовную практику, всегда наедине с Богом. Главное предназначение монастыря — молитва за весь мир, оказание духовной и социальной помощи людям. И эта задача нигде не меняется, но у нас ее труднее осуществлять. Поэтому когда приходят кандидаты на поступление, я, как наместник, смотрю, сумет ли человек, фактически живя в миру, исполнять монашеские обеты. Отказываем людям молодым, не укрепившимся, не получившим духовного образования, не умеющим дать ответ вопрошающим. А принимаем готовых жить среди мира, ежедневно с миром сталкиваться, но при этом не разрушать своего внутреннего устроения. Вот в чем особенность нашего монастыря.
— Существует ли идеальная форма монашества? Многие сейчас говорят о том, что монашество в миру более востребовано, более прогрессивно.
— Идеальная форма монашества существует только на небесах. Никогда не бывает в монастыре все в полном порядке, ни один брат не становится сразу старцем. Монахами не рождаются, люди сюда приходят часто с непростой прошлой жизнью, взглядами, и все это не остается за воротами монастыря. Только долгий упорный труд — духовный, а иногда и не только — заставляет человека не только начать думать о своем спасении, но и пытаться идти по этому пути.
— Монашество всегда было важной социальной и политической силой. Хорошо или плохо, что оно эту роль утратило? Многие опросы показывают, что сейчас люди желают вовлечения Церкви в социальную работу. Что этому мешает?
— Важной силой монашество было в то время, когда оно находилось как бы с государством врозь. Но, с другой стороны, цари были помазанниками Божиими и брали благословение у Предстоятеля Церкви, — в ту пору монашество влияло на сановников, особенно на местную власть (как сейчас сказали бы, на глав муниципальных округов). Сейчас модно упрекать Церковь в том, что она якобы сращивается с государством. Это совершенно надуманное утверждение. Если я общаюсь с вице-губернатором — разве это означает, что Церковь сращивается с государством? Или если Церковь поддерживает то, что делает государство, значит, она «сращивается»? Почему Церковь должна быть всегда в оппозиции? Это неправильно, неконструктивно.
С другой стороны, Церковь обвиняют в том, что она «лезет, куда не надо». Но члены Церкви — такие же граждане своего государства, и иерархам Церкви небезразлично, какими чаяниями живет паства, имеет ли кусок хлеба, может ли достойно воспитывать детей. У нас есть полное моральное право давать оценку отдельным действиям государства или каких-то личностей. Если какой-то губернатор, например, ратует за однополые браки, это противоречит устоям, по которым много веков живут Церковь и ее члены. Почему мы не можем сказать: знаете, может, это где-то и модно, а вот наша оценка совсем другая.
Церковь ведет огромную социальную работу, но о ней мало пишут, да и мало ее знают. Светские СМИ, к сожалению, ищут «жареного», увлекаются дешевыми «сенсациями», а о многом хорошем, что есть в Церкви, молчат.
— В какую сторону, помимо духовного совершенствования, должен, по-Вашему, расти, развиваться монастырь?
— Нужно учитывать, в каком городе мы живем. Лавра не должна быть заповедным местом, где культуре нет места. У нас уже десять лет действует просветительский Свято-Духовский центр, где звучит и духовная, и классическая музыка, проходят фестивали, конкурсы, встречи, кинопоказы.
Со временем откроем монастырский музей. В нем, среди прочего, будет представлена живопись: когда-то лавра обладала замечательным собранием картин. Будет у нас и общедоступная библиотека.
Хотелось бы, чтобы вся братия осознавала, что мы не только молитвенники. К нам часто приходят люди, которые еще не в Церкви. Мы призваны привести их туда, но — используя понятные им средства. Поэтому я стараюсь привлекать братию к культурной работе. К примеру, один из наших монахов ведет ежемесячный лекторий христианского кино. Так или иначе, общаясь с людьми не только в храме, монах рассказывает о себе. Почему бы и нет? Это нормально. Тайное в нас только то, в чем человек разбирается перед Богом с духовником.
— Есть ли какие-то места в лавре, которые Вам особенно дороги?
— Мне, как и всем, дорого место, где находятся мощи нашего небесного покровителя, святого благоверного князя Александра Невского. Еще люблю крипту Свято-Троицкого собора, потому что в нее вложено много труда. Знаю, чего стоит наш новый — Крестильный — храм, который там находится. Еще — подвал под нынешней трапезной: когда я впервые туда вошел, подумал, что до конца жизни не справлюсь с этим хаосом, а сейчас там все в порядке. Словом, мне дорого все, к чему приложены большие усилия. Это во мне говорит строитель, хозяйственник.
— Владыка, Вы ставите перед властями вопрос о передаче Благовещенского храма и других святынь на баланс лавры. Для чего Церкви новые помещения, особенно не храмовые, ведь это большие расходы и труды по восстановлению?
— Вопрос о Благовещенской церкви — принципиальный: именно с нее началась лавра. Первая Божественная литургия была отслужена в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы в деревянном Благовещенском храме, который, правда, находился тогда на нынешнем Тихвинском кладбище. У нас до сих пор нет престола, посвященного нашему покровителю, святому Александру Невскому, он должен быть восстановлен в верхнем храме Благовещенской усыпальницы. Я передал проект договора о передаче этого знакового для монастыря храма на наш баланс в Государственный музей городской скульптуры. Надеюсь, к 6 декабря, дню памяти святого Александра Невского, мы его подпишем.
Но мы действительно не можем браться за все сразу. Музей предложил нам Лазаревскую церковь — в виде развалин, но сейчас браться за нее я не рискую. Тихвинский храм настолько перестроен, что браться за него пока тоже сложно.
Пока не решенным остается вопрос о возвращении Государственным Эрмитажем экспроприированной большевиками серебряной раки, в которой хранились мощи святого Александра Невского.
— Обычно спрашивают, как человек пришел к вере, а монаха — как пришел к мысли о монашестве. Как это было у Вас?
— На Пасху 1961 года, придя с мамой в храм, я стал жертвой облавы комсомольцев. На другой день в школе мне выстригли крест на голове и запретили стричься, чтобы дольше издеваться над «святошей». След в душе остался на всю жизнь. Но злобы не осталось, и Господь помог не отойти от Церкви. Хоть и перестал на время с мамой ходить в храм, но дома все православные традиции мы соблюдали.
Когда поступил в Симферополе в институт, тоже не удавалось бывать в храмах. Зато ходил на могилку к святому профессору — архиепископу Луке (Войно-Ясенецкому). А когда работал в Киеве, сослуживцы знали, что я пою в церковном хоре, но меня никто не продал, и я вспоминаю это с большой теплотой.
Поступая в Ленинградскую духовную семинарию, я предоставил на работу справку, что сдавал экзамены, но вместо того, чтобы дать положенный учебный отпуск, мне засчитали прогул. Об этом даже есть запись в трудовой книжке, которую я до сих пор храню, как памятник советской эпохи.
— Вы родились на Украине, но большую часть жизни прожили в России. Кем Вы себя ощущаете, украинцем или русским? Насколько важно для христианина и для монаха чувство Родины? Каков Ваш взгляд на отношения России и Украины?
— 30 лет я живу в России, но все равно чувствую себя украинцем. Специально не стараюсь избавиться от акцента и не стесняюсь сказать, что я с Украины и еще из деревни. Кстати, это дает возможность разбираться в том, в чем городские не разбираются. Что скрывать, на Украине, особенно в домашних условиях, хозяйство ведут лучше, чем в России. Отношение к земле, хлебу, родителям, воспитание детей там более строгое. Не дай Бог заматериться или не поздороваться с кем-то — достанется! Воспитывали нас в строгости, и я бесконечно благодарен за это родителям. Христианин — это наднациональное понятие. Но, тем не менее, чувство малой родины вызывает теплые воспоминания: когда что-то видишь хорошее, сравниваешь, что это — «как дома». Утверждение «я люблю Бога, а больше никого и ничего» — неправильный посыл. Если человек не любит своего родного места, трудно поверить, что он любит весь мир.
Мне жаль, что многое испорчено в отношениях двух славянских народов. Не могу давать оценку политическую, но надо отметить, что раздрай пошел, когда стал распадаться Советский Союз. Пока Церковь не разделили, не было и речи об отделении Украины, вера оставалась цементом, который скреплял нас. А когда там появился новоявленный «патриарх» и было нарушено единство Православия, возобладали силы, которые стали стремиться к обособлению.
— Конец 1980-х и 1990-е годы одним запомнились разрухой, другим — церковным возрождением и началом религиозной свободы. Какие самые яркие воспоминания остались у Вас от этого периода?
— В 1988-м я закончил Ленинградскую духовную академию, а до этого полжизни прожил в СССР, привыкнув к тому, что нужно следить, что говоришь, и оглядываться, когда куда-то идешь. За мной следили. За две недели до отъезда в Ленинград у меня в метро из кармана украли паспорт, и я точно знаю, что это сделали те, кто не хотел, чтобы я сюда ехал.
В 1990-х нам многого недоставало в материальном плане, но это компенсировалось чувством некоей свободы (ведь абсолютной свободы нет, ею обладает только Господь). Мы получили возможность открыто исповедовать веру — это было главное.
Но даже до сих пор витают над нами тени прошлого. Хоть и боимся в этом признаться. Когда идешь мимо храма, тебе, как православному христианину, хочется перекреститься и поклониться. И вот, каждый раз ловлю себя на мысли, что тянет оглянуться. Вот что неприятное осталось в крови.
Всю свою сознательную жизнь, с 1986 года, каждый день я был занят какой-то стройкой — в Выборге, на Валааме, на Коневце, а сейчас в Александро-Невской лавре. Кажется, я уже жить без этого не могу. Если бы меня отправили куда-то в идеально отстроенное место, я бы все равно нашел, что строить, — это у меня тоже навсегда в крови.
Самое главное — в эти годы восстановлено и возведено много храмов. И прихожан в нашем монастыре не уменьшается. То, что люди не оставляют лавру, меня ободряет.
Беседовала Е. Югина
