Святейший Патриарх Алексий: « Созидая единство духа в союзе мира...»

— Ваше Святейшество, приближается общецерковный юбилей — 15-летие Вашего Патриаршества и одновременно 15-летие существования Церкви в условиях совершенно новых взаимоотношений с государством и обществом. Мы очень благодарны, что Вы согласились поделиться с читателями нашего журнала своими воспоминаниями об этом периоде и мыслями о современном этапе церковной жизни.

— Начало перемен можно отнести еще к тому периоду, когда на Съездах народных депутатов вырабатывался новый закон о свободе совести, принятый в 1990 году. В комиссии по подготовке этого закона работали юристы советского воспитания и закалки, считавшие уложение о религиозных объединениях 1929 года эталоном, который нужно в точности воспроизвести, и было непросто убедить их в том, что Церковь должна получить определенную свободу. Закон 1929 года был абсолютно дискриминационным — он разрешал только отправление культа и ничего больше, по этому закону вся деятельность Церкви за стенами храма была запрещена. Нужно было добиться, чтобы новый закон о свободе совести предоставил религиозным организациям возможность заниматься социальной деятельностью, религиозным образованием, а также дал и другие свободы. В конце концов, после долгих и непростых споров, в 1990 году был принят новый Закон о свободе совести и о религиозных объединениях. Это был важный шаг. Это было начало. Следующий вариант этого закона, принятый в 1997 году, уже не внес таких больших изменений в жизнь и деятельность Церкви в нашем обществе.

Практически уже с начала 1990-х годов государство перестало вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви, а Церковь, со своей стороны, не вмешивалась в политическую жизнь государства. Установилось уважительное отношение друг к другу. Ведь ясно, что есть целый ряд областей сотрудничества, в которых мы являемся и должны быть партнерами: это и национальный мир, и согласие в обществе, и межрелигиозные контакты и сотрудничество, это социальные вопросы, и вопросы преодоления таких болезней, как наркомания, алкоголизм, и сохранение национальных исторических памятников. Церковь не в силах одна воссоздать все, что было разрушено, и государство тоже не может, — здесь надо объединять усилия.

— Каким Вам видится нынешнее состояние церковно-государственных отношений?

— Государство сегодня не вмешивается во внутреннюю жизнь Церкви, и это накладывает на Священноначалие особую ответственность. Подбор кадров, особенно епископов, целиком лежит на нас, и мы крайне заинтересованы в том, чтобы люди, которые будут возглавлять те или иные епархии или станут викарными епископами, были достойными этого высокого служения. Поэтому недавно я ввел новый порядок: теперь кандидаты приглашаются в Синод для беседы. Предварительно я с ними один-два, а иногда и по три раза встречаюсь, а потом, уже на заседании Священного Синода, предлагаю всем его членам задавать кандидатам любые вопросы, чтобы составить представление о каждом из них, потому что весь Синод ответственен за избрание нового епископа.

Я считаю, что отношения, которые установились между Церковью и государством в настоящее время, начиная с 1990-х годов, совершенно новые — таких отношений в России еще не было, потому что до революции Церковь фактически была превращена в государственною структуру, а после революции, хотя Церковь и была отделена от государства, но государство не только жестко регламентировало ее деятельность, но и постоянно вмешивалось в ее внутреннюю, сакраментальную, литургическую жизнь.

— Ваше Святейшество, расскажите, пожалуйста, подробнее о положении Церкви в советское время, может быть, о каких-то конкретных проблемах, которые Вам приходилось разрешать.

— В советское время, когда я еще был управляющим делами Московской Патриархии, возникало очень много конфликтных ситуаций, особенно на местах, когда уполномоченные Совета по делам религий дополнительно к государственному дискриминационному закону 1929 года налагали и свои ограничения на деятельность епархиальных архиереев.

Cкажем, в Ростове-на-Дону разрешалось крестить детей до двухлетнего возраста, а потом до восемнадцати лет крестить было нельзя. В Уфе, в Башкирии, существовал такой порядок: если взрослые хотели принять Крещение, то требовалось, чтобы человек написал заявление в исполнительный орган прихода — так тогда назывались приходские советы, — о том, что он просит крестить его в Православную веру. Это заявление должны были подписать два человека, которые свидетельствовали о том, что никто не оказывает на него влияния и что он психически здоров.

Еще один пример: в Самаре, Куйбышеве тогдашнем, куда я выезжал в 1966 году, не было никаких проблем с крещением школьников, но от школы требовалась справка, в которой должно было быть указано, что школа не возражает против Крещения. И самое удивительное, что школы давали такие справки, — я видел целые стопы этих справок. Я высказал уполномоченному Совета по делам религий свое несогласие с подобной практикой. Он просил не говорить об этом в Москве, пообещав, что через неделю такой порядок будет отменен, — и действительно, отменили. Все это были проявления беззакония, которые даже превышали то, что предписывалось дискриминационным законом о религиозных объединениях 1929 года.

— Хотелось бы узнать о том, как строились новые отношения с государственной властью. Расскажите, пожалуйста, о каких-то первых встречах, контактах.

— Таких встреч было очень много в период, когда вырабатывались эти принципиально новые отношения. Так, мы часто встречались с Борисом Николаевичем Ельциным. Например, в период подготовки к празднованию 600-летия Саввино-Сторожевского монастыря, за шесть месяцев до юбилея, на встрече с Борисом Николаевичем я рассказал ему о необходимости передачи корпусов и храмов Саввино-Сторожевского монастыря, и была достигнута договоренность об этом. А потом собрали совещание в Московской области, на котором присутствовали представители Министерства культуры, областной администрации и музейные работники, и все они настаивали на том, что Церкви ничего нельзя отдавать. Тогда игумен Феоктист (Дорошко), который был только что назначен наместником Саввино-Сторожевской обители, сказал, что он-де человек маленький, но ему известно, что Патриарх встречался с Президентом, и была достигнута договоренность о передаче. Он мне потом рассказывал, что в ту же минуту как будто сменили пластинку: все вдруг разом заговорили о том, что необходимо выполнить то, о чем была достигнута договоренность.

Отмечу, что особенно трудно было сдвинуть с места отношения с музеями. Музейные работники считали церковное имущество своим достоянием и были уверены, что если отдать его Церкви или, например, разделить с Церковью использование храмов, в первую очередь, храмов Московского Кремля, то Церковь не сможет обеспечить их сохранность. Такая же непростая ситуация сложилась в отношении Троице-Сергиевой Лавры, но нам все-таки удалось разделить музей, отделив музейные экспонаты, которые имеют краеведческое значение, от ризницы. Была достигнута договоренность с Министерством культуры о том, что наместник Лавры становится по должности директором ризницы и заместителем директора музея. Сейчас аналогичная договоренность достигнута в отношении Ипатьевского монастыря в Костроме.

— А как начинались богослужения в Московском Кремле?

— В Кремле богослужения совершаются с 1990 года (первая Божественная литургия была совершена в Успенском соборе 23 сентября 1990 года, после чего состоялся первый крестный ход по Москве — к храму Большого Вознесения), и я скажу, что музейные работники тогда были в шоке от перспективы такого сосуществования. Но прошел год, и однажды после богослужения в Успенском соборе ко мне подошла Ирина Александровна Родимцева, тогдашний директор музеев Московского Кремля, и говорит: «Ваше Святейшество, не могли бы Вы сказать несколько слов для чилийского телевидения, которое сейчас здесь работает, о том, как мы хорошо с вами сотрудничаем». Потом она говорила, что уже не может себе представить, чтобы в храмах Московского Кремля не совершались богослужения, потому что эти древние соборы снова получили жизнь.

— Можно только догадываться о том, чего все это Вам стоило, сколько нужно было сил, и дипломатической тонкости, и терпения...

— Я скажу так: конечно, понимание на самом высшем уровне было — и со стороны первого Президента России, и со стороны Владимира Владимировича Путина. Я всегда находил у них поддержку при решении важных вопросов, особенно касающихся возращения того, что было создано Церковью и должно принадлежать Церкви. Сейчас, после довольно долгих переговоров и контактов законодательно решен вопрос в отношении земли. Земля, которая находится под храмами и используется в религиозных и благотворительных целях, передается бесплатно в пользование религиозным организациям. Не решен еще вопрос в отношении сельскохозяйственных угодий, но он стоит на повестке дня. Недавно я встречался с министром сельского хозяйства, и он высоко оценил деятельность монастырских хозяйств, отметив, что это образцовые хозяйства и образцовое землепользование. Так что монастырское хозяйствование сегодня является примером того, как нужно бережно относиться к земле.

— А в том, что касается зданий храмов, их передачи в собственность Церкви?

— Этот вопрос тоже решается, и я думаю, в ближайшие годы он будет решен.

— Ваше Святейшество, во время Ваших поездок в епархии происходит множество встреч с местным начальством, с государственными чиновниками. Как это помогает возрождению церковной жизни в епархиях?

— Дело в том, что иногда нет контакта, нет взаимного интереса между светской властью и епархиальной властью на местах, но после таких встреч во время моих визитов отношения между ними налаживаются, и начинается хорошее сотрудничество.

— Важное достижение Вашего Патриаршества — начавшееся сближение с Русской Зарубежной Церковью. Расскажите, пожалуйста, об этом.

— Очень важным моментом был первый визит трех архиереев Зарубежной Церкви в 2003 году. Тогда состоялись первые встречи — сначала я один встречался с ними, потом мы имели общие встречи. А в следующем году в Россию прибыл Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митрополит Лавр. Мы всегда говорили о необходимости восстановления Евхаристического и молитвенного общения. Делегация Русской Зарубежной Церкви в мае 2004 года присутствовала на трех Патриарших богослужениях и молилась за ними — тем самым мы уже восстановили молитвенное общение.

Нужно стремиться к тому, чтобы было восстановлено и Евхаристическое общение. Конечно, за 80 лет разделения накопилось много наносного, многое мы понимаем иначе, чем иерархи Русской Зарубежной Церкви, но такие контакты, а также совместная работа комиссий, которые созданы и у нас, и у них, помогают прояснить и лучше понять и их позицию, и нашу. Процесс начался, и потребуется определенное время для его завершения.

Скажу еще, что на сегодня Русская Зарубежная Церковь — это еще плоть от плоти и кровь от крови русского народа, но чем дальше будет идти время, тем больше она будет терять свою русскость.

В работе Всемирного Русского Народного Собора в нынешнем году участвовал архиепископ Берлинский и Германский Марк. Позже я имел с ним встречу, во время которой сказал, что если мы ставим перед собой задачу очень высокую — о единстве Церкви, то не надо размениваться на мелочи, нужно думать о главном.

— По данным многочисленных социологических опросов, авторитет Церкви продолжает оставаться очень высоким, и уже нельзя сказать, что это просто дань моде.

— Число храмов постоянно увеличивается, и все они наполняются народом, что поражает наших зарубежных гостей. При встречах с ними мы всегда подчеркиваем, что открытие новых храмов идет снизу, то есть востребовано людьми. Не то, чтобы духовные или светские власти открывали храмы и предлагали людям идти и молиться в них. Нет, это востребовано снизу. Если в 1987 году в Русской Православной Церкви было 6800 храмов, то теперь их более 26 тысяч.

— За последние годы появилось много новых сфер взаимодействия Церкви с государством и обществом. Что Вы считаете самым важным?

— В советское время не было никаких контактов с армией, и в места заключения священнослужители не допускались, не существовало социального церковного служения в больницах, домах престарелых, детских домах — там, где люди особенно нуждаются в слове Божием. Религиозное образование тоже пришлось начинать с нуля. И сегодня у нас немного православных гимназий, лицеев, но все же они есть. Первое, с чего мы начали, — это создание воскресных церковноприходских школ, через которые множество молодежи и взрослых людей воцерковились. И было заметно, особенно в Великом посту, как дети, учащиеся в церковноприходских школах, воцерковляют своих родителей, то есть совершается процесс, обратный естественному, — не родители учат своих детей, но дети учат своих родителей, как стоять, как вести себя в храме, как подходить к исповеди и т.д.

Самое главное сегодня — это не потерять молодое поколение, дать ему правильные жизненные ориентиры, напитать души молодых людей вечными истинами. И Церковь наша, совершающая свое служение в нынешнее непростое время, видит свою основную задачу именно в этом.